Нет ни Будд ни Патриархов...
начало тут в записи от воскресенья, 22 апреля 2012
Снова в изоляторе.
читать дальше«Боже, если бы ты был, я бы пожаловался тебе, как все болит. Нет, глаза даже лучше не открывать. Я не в Бостоне, я все там же, где и был. Где этот чертов мозгоправ? Ненавижу эту амбивалентность – с одной стороны я хочу, чтобы он сдох, любитель экспериментов на грани фола, с другой – да, я сгнию здесь без него. Он, похоже, единственный, кто в меня верит.
Но глаза все-таки открыть надо.
Все как обычно, лишь с одним отличием: я не в смирительной рубашке, а во вполне приличном костюме. Видать у доктора силенок не хватило меня переодеть, но если я здесь, он тоже как-то выбрался из этой допотопной установке. Вот ведь живучая тварь».
Брэд вздохнул.
«Ну и кто теперь меня отвяжет? Жрать ужасно хочется. Жопой чую, что скоро Адольф припрется меня расспрашивать, но нет, ничего я ему не скажу. Не помню, и все. Это будет моя мелкая недостойная месть. К тому же не уверен, что хочу помнить весь это бред. Он не поддается анализу, так что проще просто забыть, мне это ничем не поможет, скорее, даже наоборот.
Я не я, хата не моя. Свалю все на дока. Он тут, похоже, в фаворе и ему все с рук сойдет.
Развяжите меня кто-нибудь! И дайте пожрать! – немой крик, почти отчаянный. – Может, санитара позвать? Сколько вообще времени? Как долго я был под гипнозом? Как долго я приходил в себя?
Дерьмо, даже щетину не потрогаешь.
Я должен сбежать, любым способом, иначе я труп. Но я даже не знаю, где я, как глубоко под землей, в какой стране».
– Черт! Черт! Черт!
Хант дернулся со всей мочи, но ремни не подвели.
«Мне их не разорвать…»
Страх? Нет, Хант не испытывал страха, только чистую ярость, но даже колоссальный выброс адреналина не давал столько сил, чтобы освободиться.
«Мне лучше не думать о прошлом. Пусть прошлое остается в прошлом, мне надо думать о настоящем, причем в самых простых и конкретных категориях.
Я уже вне закона в любом случае, я больше не агент ЦРУ, я вообще никто, хоть имя свое помню – и то счастье. Как же хочется заснуть и забыться, но я спал слишком долго, и единственное, что мне остается – это таращиться в потолок.
А какой был дивный сон, особенно его окончание. Это мучительно – на секунду почувствовать, что ты свободен, что ты в нормальном мире, а потом снова проснуться здесь».
«Жизнь – боль».
Кривая ухмылка.
– Но я так просто не сдамся, этому не бывать!
__________
Доктор Штейнвальд (далее Д.Ш.)
Вообще-то, шагая по коридору Дома Забвения, доктор Штейнвальд опять, как и в прошлый свой визит изолятор три… о, уже четыре дня назад кипел от бессильной ярости – третий раз за неделю довод «Но это же Ваш пациент» вздёргивал его за шкирку, как нашкодившего котёнка. В безответственности и пренебрежении должностными и служебными обязанностями Максимилиана не обвинил бы даже недоброжелатель, так что подобное напоминание в холодно-язвительном тоне и со смыслом «вот-с, доктор, манкируете, бросили больного на произвол судьбы, в чужие незаботливые руки» приводило в состояние возмущения. Которое, между прочим, вполне объяснимо переносилось на одну весьма изветную спецслужбу одной из супердержав, поскольку и умерший недавно на операционном столе Саймон Трейн, и привязанный к койке в изоляторе Джон Джей Диксон входили в кадровый состав ЦРУ.
Проклятый Курильщик! – холёная рука директор так стиснула в кармане халата ключ-карту, что пластик чуть не сломался, а края твёрдого прямоугольника врезались в ладонь у основания пальцев. – Ненавижу всё это дерьмо. Забота о бывших сотрудниках? Да как же! Совершенно другое – «поматросили и бросили» и «на тебе, боже, что нам не гоже». Бракованный человеческий материал, сломанные живые игрушки – вот кого он нам скидывает. На утилизацию, если уж честно. Скотина бессердечная. Ненавижу! – у отпирающего уже дверь Макса и впрямь аж в глазах несколько потемнело, и он прижмурился поэтому, а не от яркого света.
Его не гасили, как он и обещал Ханту, хоть тот и спал почти всё это время. «Завтра», как Штейнвальд насулил, случилось только сейчас – директор заглядывал сюда каждый день, но, веря Киркегарду почти как самому себе, соглашался, что будить пациента не нужно. В конце концов, трое суток на снотворных – это меньшая нагрузка на печень и почки, чем одна хорошая попойка, а совсем хворых в ЦРУ не берут.
Уже войдя и помигав немного, чтоб зрение адаптировалось к резкому довольно освещению, директор несколько удивился – проснувшийся (слава богам-врачевателям – всем, по списку) больной по-прежнему был привязан, но облачён был не в вечномодную светлую рубашечку с длинноватыми рукавами, а в цивильный, хороший даже костюм. Выглядело это, честно говоря, диковато… а ещё честнее говоря – неприятно, потому как поневоле всплывала ассоциация с обряженным уже, но не положенным в гроб покойником.
Эт-то ещё что за фокусы? – не сдержавшись, нахмурился Штейнвальд, подходя к лежанке. – Опять адольфовы штучки? Ну что за тип… премии его лишить, что ли, за неконструктивные эксперименты?
– Ну-с… рад, рад Вашему пробуждению, – серьёзно сказал он, становясь рядом, и сверху заглядывая в тёмные глаза бывшего агента. – Как самочувствие?
___________
Б.Х.
«Так. Стоп. Я вспомнил. Я в Швейцарии, в 70-ти километрах от границы с Италией.
Этого доктора я тоже помню. Интересно, где одноглазый. Интересно этот-то в курсе? Похоже, он удивлен моей одежде.
Вот так-то, посмотрите, какой у вас тут бардак творится».
– Спасибо, хорошо. Вот только есть ужасно хочется, и пить, и все тело затекло, а так все просто отлично. И, если можно, я бы переоделся во что-то более привычное вашему взору, доктор Штейнвальд.
В голове ощущалась просто какая-то звенящая ясность, даже странно, после того, чем его обдолбал Адольф.
– Где доктор Киркегард? С ним все в порядке? – да-да-да, я очень сентиментален, когда нужно.
- Послушайте, вы же просто можете надеть на меня кандалы, как на смертников, уровень безопасности будет ниже, но у вас тут полно санитаров с электрошокерами, а я берегу свое сердце. Оно мне еще пригодится, я думаю, ну или пригодиться вам – на органы.
«У меня что, словестный понос?»
Хант закрыл глаза и замолчал.
Тупик. Бесконечный тоннель без просвета в конце, кроличья нора.
«Почему я еще не умер? Почему я так отчаянно хочу жить, хочу все исправить? Вероятно, все банально, потому что я человек».
Брэд сжал кулаки, потом разжал, погладил безжизненную холодную поверхность стола, к которому был привязан.
«Мне бы шашку да коня, и на линию огня. Черт возьми! Это жалкое прозябание пьет надежду по капле. Сколько во мне литров крови? Чуть больше пяти. А сколько надежды? Может откусить себе язык, меня этому не учили, но я талантливый малый».
– Помогите мне… – шепотом, не размыкая век.
Снова в изоляторе.
читать дальше«Боже, если бы ты был, я бы пожаловался тебе, как все болит. Нет, глаза даже лучше не открывать. Я не в Бостоне, я все там же, где и был. Где этот чертов мозгоправ? Ненавижу эту амбивалентность – с одной стороны я хочу, чтобы он сдох, любитель экспериментов на грани фола, с другой – да, я сгнию здесь без него. Он, похоже, единственный, кто в меня верит.
Но глаза все-таки открыть надо.
Все как обычно, лишь с одним отличием: я не в смирительной рубашке, а во вполне приличном костюме. Видать у доктора силенок не хватило меня переодеть, но если я здесь, он тоже как-то выбрался из этой допотопной установке. Вот ведь живучая тварь».
Брэд вздохнул.
«Ну и кто теперь меня отвяжет? Жрать ужасно хочется. Жопой чую, что скоро Адольф припрется меня расспрашивать, но нет, ничего я ему не скажу. Не помню, и все. Это будет моя мелкая недостойная месть. К тому же не уверен, что хочу помнить весь это бред. Он не поддается анализу, так что проще просто забыть, мне это ничем не поможет, скорее, даже наоборот.
Я не я, хата не моя. Свалю все на дока. Он тут, похоже, в фаворе и ему все с рук сойдет.
Развяжите меня кто-нибудь! И дайте пожрать! – немой крик, почти отчаянный. – Может, санитара позвать? Сколько вообще времени? Как долго я был под гипнозом? Как долго я приходил в себя?
Дерьмо, даже щетину не потрогаешь.
Я должен сбежать, любым способом, иначе я труп. Но я даже не знаю, где я, как глубоко под землей, в какой стране».
– Черт! Черт! Черт!
Хант дернулся со всей мочи, но ремни не подвели.
«Мне их не разорвать…»
Страх? Нет, Хант не испытывал страха, только чистую ярость, но даже колоссальный выброс адреналина не давал столько сил, чтобы освободиться.
«Мне лучше не думать о прошлом. Пусть прошлое остается в прошлом, мне надо думать о настоящем, причем в самых простых и конкретных категориях.
Я уже вне закона в любом случае, я больше не агент ЦРУ, я вообще никто, хоть имя свое помню – и то счастье. Как же хочется заснуть и забыться, но я спал слишком долго, и единственное, что мне остается – это таращиться в потолок.
А какой был дивный сон, особенно его окончание. Это мучительно – на секунду почувствовать, что ты свободен, что ты в нормальном мире, а потом снова проснуться здесь».
«Жизнь – боль».
Кривая ухмылка.
– Но я так просто не сдамся, этому не бывать!
__________
Доктор Штейнвальд (далее Д.Ш.)
Вообще-то, шагая по коридору Дома Забвения, доктор Штейнвальд опять, как и в прошлый свой визит изолятор три… о, уже четыре дня назад кипел от бессильной ярости – третий раз за неделю довод «Но это же Ваш пациент» вздёргивал его за шкирку, как нашкодившего котёнка. В безответственности и пренебрежении должностными и служебными обязанностями Максимилиана не обвинил бы даже недоброжелатель, так что подобное напоминание в холодно-язвительном тоне и со смыслом «вот-с, доктор, манкируете, бросили больного на произвол судьбы, в чужие незаботливые руки» приводило в состояние возмущения. Которое, между прочим, вполне объяснимо переносилось на одну весьма изветную спецслужбу одной из супердержав, поскольку и умерший недавно на операционном столе Саймон Трейн, и привязанный к койке в изоляторе Джон Джей Диксон входили в кадровый состав ЦРУ.
Проклятый Курильщик! – холёная рука директор так стиснула в кармане халата ключ-карту, что пластик чуть не сломался, а края твёрдого прямоугольника врезались в ладонь у основания пальцев. – Ненавижу всё это дерьмо. Забота о бывших сотрудниках? Да как же! Совершенно другое – «поматросили и бросили» и «на тебе, боже, что нам не гоже». Бракованный человеческий материал, сломанные живые игрушки – вот кого он нам скидывает. На утилизацию, если уж честно. Скотина бессердечная. Ненавижу! – у отпирающего уже дверь Макса и впрямь аж в глазах несколько потемнело, и он прижмурился поэтому, а не от яркого света.
Его не гасили, как он и обещал Ханту, хоть тот и спал почти всё это время. «Завтра», как Штейнвальд насулил, случилось только сейчас – директор заглядывал сюда каждый день, но, веря Киркегарду почти как самому себе, соглашался, что будить пациента не нужно. В конце концов, трое суток на снотворных – это меньшая нагрузка на печень и почки, чем одна хорошая попойка, а совсем хворых в ЦРУ не берут.
Уже войдя и помигав немного, чтоб зрение адаптировалось к резкому довольно освещению, директор несколько удивился – проснувшийся (слава богам-врачевателям – всем, по списку) больной по-прежнему был привязан, но облачён был не в вечномодную светлую рубашечку с длинноватыми рукавами, а в цивильный, хороший даже костюм. Выглядело это, честно говоря, диковато… а ещё честнее говоря – неприятно, потому как поневоле всплывала ассоциация с обряженным уже, но не положенным в гроб покойником.
Эт-то ещё что за фокусы? – не сдержавшись, нахмурился Штейнвальд, подходя к лежанке. – Опять адольфовы штучки? Ну что за тип… премии его лишить, что ли, за неконструктивные эксперименты?
– Ну-с… рад, рад Вашему пробуждению, – серьёзно сказал он, становясь рядом, и сверху заглядывая в тёмные глаза бывшего агента. – Как самочувствие?
___________
Б.Х.
«Так. Стоп. Я вспомнил. Я в Швейцарии, в 70-ти километрах от границы с Италией.
Этого доктора я тоже помню. Интересно, где одноглазый. Интересно этот-то в курсе? Похоже, он удивлен моей одежде.
Вот так-то, посмотрите, какой у вас тут бардак творится».
– Спасибо, хорошо. Вот только есть ужасно хочется, и пить, и все тело затекло, а так все просто отлично. И, если можно, я бы переоделся во что-то более привычное вашему взору, доктор Штейнвальд.
В голове ощущалась просто какая-то звенящая ясность, даже странно, после того, чем его обдолбал Адольф.
– Где доктор Киркегард? С ним все в порядке? – да-да-да, я очень сентиментален, когда нужно.
- Послушайте, вы же просто можете надеть на меня кандалы, как на смертников, уровень безопасности будет ниже, но у вас тут полно санитаров с электрошокерами, а я берегу свое сердце. Оно мне еще пригодится, я думаю, ну или пригодиться вам – на органы.
«У меня что, словестный понос?»
Хант закрыл глаза и замолчал.
Тупик. Бесконечный тоннель без просвета в конце, кроличья нора.
«Почему я еще не умер? Почему я так отчаянно хочу жить, хочу все исправить? Вероятно, все банально, потому что я человек».
Брэд сжал кулаки, потом разжал, погладил безжизненную холодную поверхность стола, к которому был привязан.
«Мне бы шашку да коня, и на линию огня. Черт возьми! Это жалкое прозябание пьет надежду по капле. Сколько во мне литров крови? Чуть больше пяти. А сколько надежды? Может откусить себе язык, меня этому не учили, но я талантливый малый».
– Помогите мне… – шепотом, не размыкая век.